ДЕД ЩУКАРЬ И СТРАННЫЕ ЛЮДИ

В этот день все начиналось как обычно.

К обеду дед Щукарь успел принять сто граммов самогона, на этом топливном запасе перекопал два квадратных метра грядки, и тут уж устал до такой степени, что категорически отказался делать что-нибудь еще.

Это вызвало в его трудолюбивой супружнице такой заряд отрицательных эмоций, что волна праведного гнева старушки, несущая на высоте своего мощного гребня к тому же обломок черенка от сломанной лопаты, снесла струхнувшего деда с насиженного места, и бросила его через все село на околицу, прямо через прилегающие к лесу заросли дикой малины.

Некоторое время оглушенный дед лежал, медленно соображая, не сломал ли себе чего, но нигде серьезно не болело, только слегка саднила коленка. Затем судорожное подергивание части бороды заставило его протянуть вперед руку и пощупать мокрые от травы лохмотья, мышонок тут же куснул его за ладонь, и дед вскочил на ноги с акробатической ловкостью, несмотря на застарелый радикулит и “хроническое воспаление хитрости”. Мышонок , сделав последнее усилие, смог, наконец-то освободиться из волосяного плена, упал в траву и теперь счастливо пищал там, вероятно рассказывая своим сородичам о пережитом кошмаре, а Щукарь, с окончательно теперь испорченным настроением, кряхтя, примостился на какой-то гнилой пенек, и, уставившись на саднящую коленку обнаружил в этом месте конкретнейшую прореху на совсем еще не старых портках. Вырванный лоскут ткани болтался внизу прорехи, чем -то напомнив деду дразнящий язык, в дыре торчала покрасневшая кожа с несколькими небольшими царапинами, да и сочная трава, по которой он имел несчастье проехать своим грешным телом, придала его одежде некий зеленоватый оттенок.

Ругаясь как портовый грузчик, Щукарь пошарил в зарослях, нашел торчащий из земли пук подорожника, послюнил листик и попытался приклеить его к своим ранам, однако подорожник не хотел держаться на дедовом теле и все время отваливался. Дедово настроение продолжало ухудшаться.

Да еще голоса бабские вдруг зазвучали из малинника. Кто-то из сельских решил побаловать себя последними в этом году сладкими ягодами, и теперь молодухи ломились через колючки радостно смеясь и перекликиваясь.

Предстать перед хохотуньями в таком позорном виде Афанасию совсем не “светило”, поэтому, сдерживая стоны и проклятия, он короткими перебежками переместился глубже в лес, где отдышавшись и уже начав успокаиваться, расположился на поваленном бурей дереве и стал думать, как привести себя в порядок, чтобы успеть вернуться домой к обеду, не став жертвою насмешливых односельчанок.

Покумекав, он снова приложил к саднящей коленке лист облизанного подорожника, прижал его болтающимся “языком” ткани и, замотав все это тут же надерганными молодыми прутьями орешника, попробовал свою “повязку” на прочность, слегка попрыгав на месте. Конструкция держалась довольно прочно, но что оставалось делать с заляпанной зеленью одеждой ?

К тому же , проведя ладонями по голове, Афанасий обнаружил еще одну проблему : судя по ощущениям, его уже порядком длинные волосы находились просто в жутком беспорядке. Ежедневно ругаясь с “любимой” супругой уже в течении нескольких последних месяцев, Щукарь постоянно лишал себя возможности халявно подстричься : бабка категорически отказывалась браться за ножницы, отвечая на все его намеки одним и тем же аргументом, мол, если уж ее непутевый и ленивый муженек в душе является лодырем, пьяницей и козлом вонючим, то пусть и выглядит соответственно, ей, видите ли, без разницы, пусть люди видят, кто ее молодость сгубил…

Жалея сам себя, дед доковылял до ближайшего болотца, разгреб закорузлыми ладонями плавающую на поверхности воды ряску, и, уставившись на свое отражение, чуть не лишился чувств. Увиденное превзошло по степени мерзопакостности его самые мрачные предположения : отвратительный зеленоватый цвет приобрела не только его одежка, но и некоторая часть торчавших в разные стороны, испачканных в грязи и травяном соке, лохм.

Леший по сравнению с ним мог показаться записным голливудским красавцем !

И тут разобрала Щукаря такая обида на свою жизнь непонятно прожитую, что плюнул он смачно на дрожащее водяное изображение, да и решил больше домой не возвращаться назло жене, а поселиться в лесу, не стричься, не мыться, питаться чем Бог пошлет, - короче, заделаться отшельником и больше не общаться с миром человеческим.

И вот ведь как случается : бредовая была идея, а засела в голове прочно, пустила, можно сказать, корни, а посему Щукарь, вместо того, чтобы хоть как-то привести себя в относительный порядок водой из озерка, да лохмы свои зеленые вместо расчески пальцами расчесать, наоборот - волосы еще больше взъерошил, грязь по портам погуще размазал, да и пошел себе, сам себя жалея и одновременно радуясь такому решению смелому вглубь леса, подальше от сельской цивилизации…

Стемнело.

Утренний воздух понемногу остывал, холодя не слишком тепло укрытое дедово тело.

"Однако…" - многозначительно сказал Афанасий сам себе, и хотел было составить утешающее изречение мудрое, тем более, что с длительной прогулки без курева и самогонной "поддержки" голова его прояснилась необыкновенно, но от начавшейся уже было напряженной работы мысли его вдруг отвлекло многозначительное бурчание желудка.

"Проблемы накатывают по нарастающей !" - процитировал сам себе Щукарь неожиданно вплывшую в посветлевшую голову красивую фразу из какого-то старого кинофильма, в глухой надежде, что активная работа философской мысли отвлечет его от пищевых проблем, но желудок не желал принимать участие в дискуссии и бурчал все сильнее.

Костерок бы развести… Дед похлопал себя по карманам, облазил подкладки, но кроме сырой мешанины не успевшего просохнуть табака не смог найти ни одной спички.

"Вот ведь жистя наша волчья…- с тоской подумал мятежный старикан, сразу же забыв о том, что сам выбрал свою вольную долю, и голодный желудок согласно завыл под ремнем, - хоть бы корочка какая завалялась на первое время, пока не налажу существование…"

Еще через пару минут его разыгрывающееся воображение нарисовало такую картину, что дед чуть не захлебнулся слюной : жестокосердная старуха, нимало не беспокоясь о своем пропавшем супруге, намазывала на внушительный кусок белого ситного хлеба толстый слой желтого вкусного масла, покрывала сверху сливовым вареньем и с наслаждением пожирала это чудо собственного кулинарного искусства, обильно запивая еду сладким чаем из огромной глиняной кружки.

Щукарь чуть не завыл от тоски, но тут среди деревьев мелькнул желтый огонек, и, забыв обо всем, дед помчался на его мерцающий свет, производя такой шум, будто ошалелый лось ломился сквозь темные ночные заросли…

Посреди поляны разбрасывал щедрое тепло огромный костер, а от висевшего над ним котелка подымался такой аппетитный дух, что Афанасий чуть своей слюной не захлебнулся, но тут же сперепугу чуть в штаны не наделал, когда разглядел тех, кто сидел вокруг этого жизненного источника.

Было их человек шесть, волосы у всех длинные, разноцветные, с вплетенными в них осенними цветами одежда вся рваная, лоскутами пестрыми обшитая, морды у большинства заросшие такими бородами, что и патриархи библейские бы позавидовали…

Тут с голодухи и от страха великого подкосились у деда Щукаря ноги и он рухнул прямо у костра, голося про себя как тот самый поросенок, которого в прошлом году с бабкой заколоть к празднику пытались, а когда один из этих леших поднялся медленно и пошел к нему со старой заезженной гитарой в руках, так и вообще чувств лишился.

Потом его подняли, посадили, привалив спиной к дереву, да сунули в руки полную аппетитного варева алюминиевую тарелку, да все это молча, молча, дед даже подумал, не немые ли они какие, но, пока он уплетал странную смесь перловки, тушенки и каких-то трав лесных, тот самый, с гитарой, отсел подальше, затренькал на своем разбитом инструменте, и запел приятным интеллигентным голосом что-то такое, от чего у на глазах оживающего Афанасия даже слезы на глаза стали наворачиваться.

Когда дед наелся, и сыто отдуваясь, вернул тарелку своим благодетелям, завязался разговор, поблагодарив, напряженный от распирающего его любопытства Щукарь начал вежливо задавать вопросы, пытаясь выяснить, что за странные люди его приютили.

Молодой мужик, с длинными , выкрашенными в ярчайший лиловый цвет волосами и абсолютно круглых очках на носу, горящих красными сполохами в свете огромного костра, также вежливо отвечал, одновременно тихо перебирая на шее длиннейшие, несколько раз обмотанные вокруг шеи деревянные бусы.

Щукарь в первый раз за всю свою жизнь услышал иноземное слово "хиппи", сочувственно покивал головой, решив про себя, что хоть и много он повидал в своей жизни бомжей, но таких странных… Что, впрочем, сейчас удивляться, люди теперь разные пошли, свобода, понимаешь…

-А ты что, брат, тоже хиппуешь ? - поинтересовался главарь, с интересом разглядывая драный дедовский наряд и его стоящую дыбом салатово - пятнистую редкую шевелюру. Большой интерес вызвали у него и дедовы усы с бородой. - Это похвально, но странно как-то, вроде не по возрасту, да и для глухомани вашей явление нетипичное.-

-Хиппую, - сразу же согласился дед, желая сделать приятное своему собеседнику, хотя и не понимая половины сказанного, - от бабки вот удрал, теперь хиппую…-

-Не плачь, брат, - объяснили насупившемуся Афанасию, - давай-ка курнем за знакомство, а с утреца мы тебя и домой проводим…

Изголодавшийся по табаку Щукарь с радостью согласился, даже не насторожившись от вида странного яркозеленого "табачка", который ему завернули в обрывок старой газеты, в своей жизни ему и не такую дрянь курить приходилось. Несколько раз затянувшись, он начал по-идиотски хихикать, широко разевая рот и показывая холодным звездам свою смешную беззубость, потом его крутануло по спирали и затянуло в глубокий черный колодец, на дне которого грозная жена с половником в руке пыталась настучать ему по глупой башке, да удары ее были слабы или вообще не достигали цели…

В деревне народ встает рано. Еще не успели откукарекаться все деревенские петухи, не спавшая всю ночь в тревоге Щукариха, услышав глухой стук открываемой калитки, выбежала на двор в чем спала, да и схватилась за голову : шатающаяся как березняк на ветру компания жуткого вида бомжар, вносила в узкий проем недвижимое как бревно тело ее гулящего мужа, в таком жутком виде находящегося, что можно было в голливудских фильмах ужасов без грима снимать ее старика !

За забором, забыв захлопнуть от удивления открытые рты, у водяной колонки, с ведрами, стояли три ранние пташки - балаболистые соседки, напоминающие недвижимостью своей библейские соляные столбы…

-…Будешь еще озорничать, будешь ?…- как сорока трещала бабка, обрабатывая еле уворачивающегося деда алюминиевым щербатым половником, - Скоко же ты, окаянный, меня позорить будешь ?!-

Экзекуция продолжалась так долго, что Щукарь счет времени потерял, да и жрать после зеленой хипповской отравы так ему хотелось, что больше не до чего дела не было.

Через час уставшая махать половником жена смилостивилась и подкормила свое никчемное домашнее чудовище. Пока он уминал одну за одной тарелки со жратвой, жена ушла растапливать баню : после всего происшедшего отмывать деда следовало весьма тщательно.

Поглядывая на двор, где заботливая старуха выбирала в поленнице подходящую растопку, активно работающий челюстями дед чуть ли не первый раз в жизни вдруг подумал, что и старуха, может быть, где-то ему в жизни пригодилась. Может и загинул бы один - кто знает ?

Набив пузо, Щукарь еле залез на печку и удовлетворенно вздохнул. Хорошо, что старуха есть, так бы и кормил вшей, а то бы и спился до смерти по молодости… "Ладно, на восьмое марта платок подарю,- великодушно подумал он, почесывая грязные пятки, - А может и вести себя по - другому начать ? А то ить

и впрямь, чо - то совсем засрамился… Лады, начинаю новую жисть, культурную…"

Эх, его бы мысли да Богу в уши !

Ведь Щукарь - он такой, сам себе соврет - недорого возьмет !

Непредсказуемый.

Назад

На рассказы